Читать книгу "Маленькая рыбка. История моей жизни  - Лиза Бреннан-Джобс"

Я сидела на покрытом ковролином полу посреди огромной комнаты с приземистыми диванами, большими бетонными колоннами, крашеными в белый, каким-то растением. Вдоль внешней стены тянулись кабинеты с окнами от пола до потолка. Пахло новыми тканями и свежей краской. Барбара принесла мне бумагу и цветные ручки. Через распахнутое перед моим взглядом пространство я смотрела на кабинет отца – такой же по размерам, как остальные, дверь открыта настежь. Я слышала, как он говорит по телефону. Люди заходили к нему, обменивались с ним репликами, выходили, останавливались возле меня, здоровались и разглядывали мои рисунки. Отца за столом не было видно, потому что стену из стекла, обращенную ко мне, закрывали жалюзи. Зато его было слышно. Иногда он выходил из кабинета, улыбался и махал мне. Я думала, что мы собираемся домой, но он каждый раз возвращался обратно. Во всех кабинетах были белые доски, на которых пишут маркерами. Беседуя с кем-то, он говорил громко и быстро. С наступлением темноты его кабинет и несколько других на той же линии стали светиться ярче.

– Хочу тебе кое-что показать, – сказал он как-то, подходя ко мне. – Оставь рюкзак здесь.

Мы спустились по лестнице: он впереди, я сзади. Прошли мимо доски с именами, фотографиями и числами рядом с ними.

– Другие компании скрывают, кто сколько зарабатывает, это большой секрет, – сказал он. – А мы пишем здесь, у всех на виду. Так мы избегаем глупых сплетен.

Я зашла за ним в кабинет на подвальном этаже с низким потолком, множеством столов и компьютеров, среди которых находилось всего несколько человек. Большинство, наверное, уже ушли домой. Он представил меня как свою дочь, потом они стали быстро разговаривать друг с другом, и я не могла понять, о чем была речь.

– Посмотри на это, – сказал он мне, показывая на компьютер с большим экраном. – И здесь то же, и здесь. У них на конвейере, похоже, работает слепой карлик, – он показывал на логотипы Sun Microsystems на больших мониторах, все они размещались в разных местах на панели под экраном.

Его голос звучал очень сердито, и я поинтересовалась, зачем они вообще их купили.

– Они нужны нам, чтобы делать наши компьютеры, – ответил он. Значит, компьютеры делают компьютеры, подумала я.

После этого мы попрощались и поднялись обратно.

Я подумала, что теперь-то мы уж поедем домой, но он снова оставил меня там, где лежал мой школьный рюкзак, и вернулся в свой кабинет. Вскоре он вновь заговорил по телефону.

– Ну что, дружище, готова?

Уже наступила ночь. Барбара ушла; перед тем как попрощаться, она присела рядом со мной, прижав сумочку к коленям, чтобы расспросить о моих рисунках. У меня слегка кружилась голова от фанты: в холодильнике ее было сколько угодно.

Предстоящая ночная поездка с отцом наедине к его большому дому меня беспокоила. До этого мне не приходило в голову, что с наступлением темноты мы можем оказаться не дома, а далеко от него.

Городок Вудсайд в 20 минутах езды от Пало-Алто был окружен лесами и населен людьми, которые держали лошадей. Отец жил в особняке, стоявшем на огромном участке земли – в семь акров.

Само словосочетание – семь акров – было просторным и величественным, гораздо более величественным, чем все, что я знала.

Это был дом в испанском стиле с оштукатуренными и выкрашенными в белый стенами, старыми металлическими воротами – переброшенный наружу цепной замок приходилось открывать вручную – и флагштоком без флага. Комнаты большие, темные и пустые с огромными окнами по обеим сторонам, которые тем не менее пропускали мало света. Все это запомнилось мне с того раза, как мы приезжали сюда с мамой днем, несколько лет назад, когда отец только купил его.

В этот раз он велел взять с собой купальник, на всякий случай, но воспоминание о темном бассейне посреди заросшего поля пугало меня. Он и сейчас полон мертвых букашек и лягушек?

Вместе со страхом я чувствовала и нечто иное, некое восторженное предвкушение того, что сегодня (когда именно, предугадать было сложно) он скажет: «А теперь время повеселиться», – и мы спустимся по широкой лестнице, вдыхая химический запах новых ковров, выйдем на сладко пахнущий ночной воздух, сядем в машину, она затарахтит, загрохочет по дороге, и мы поедем, впервые в жизни оставшись только вдвоем, в его особняк на семи акрах земли.

Мы ехали с опущенным верхом, горячий воздух обдувал нас через решетки на передней панели. Когда мы тронулись в путь, я подумала: «Вот я здесь, с отцом, и все только начинается. Меня зовут Лиза, у меня есть отец, и мы едем между темными холмами, под порывами ветра, доносящими аромат сухой травы». Я рассказывала себе свою историю. Я не знала, какой будет она, но знала, что впереди меня что-то ждет. Возможно, что-то значительное.

Я была слишком напугана, чтобы говорить. В мире и внутри автомобиля легла кромешная тьма, светилась только приборная панель: круглые датчики со стрелками были симпатичнее, чем в других машинах, в которых мне доводилось ездить. Их движения были четкими, они выглядели ярче, белее тех, что я видела раньше. Езда ощущалась тяжело и легко одновременно: я чувствовала тяжесть под собой, сцепление с дорогой, но в то же время мы неслись вперед, набирая скорость, и машина ничуть не сопротивлялась.

Он включил музыку, громко, и заиграла A Hard Day’s Night. Снаружи проносились потоки прохладного воздуха, смешиваясь с теплом из обогревателя. С помощью бокового рычага я подняла спинку вертикально и придвинула сиденье как можно ближе к приборной панели. Снизу я чувствовала жар. На кожаной обивке были крошечные дырочки – наверное, он шел оттуда.

Мы ехали по шоссе 280, по Санд-Хилл-роуд, потом среди темных холмов, и вокруг был только запах трав, вдали – полоса деревьев, соприкасающаяся с ярким ночным небом. Отец не разговаривал со мной и не смотрел на меня. Мне сложно было придумать, что сказать. Хотелось, чтобы мы с ним сразу же стали близки, чтобы я почувствовала себя рядом с ним так, как другие дети, по моим представлениям, чувствуют себя с отцами; хотелось оживленных разговоров, вопросов, внимания. Я так долго ждала, а теперь, когда мы наконец-то были вместе, казалось, что уже слишком поздно.

Сосредоточенный и молчаливый, отец сидел рядом, и мне казалось, я растворяюсь. Я постепенно исчезала. Легко подмечала все его черты, но определить свое место в пространстве становилось все сложнее.

Я смотрела на его руки, лежавшие на руле: на первой фаланге изящных пальцев, сразу за костяшками росли тонкие черные волоски. Ногти на больших пальцах были широкими. Как и я, он грыз ногти и кожу вокруг них. Отец то и дело сжимал и разжимал зубы, отчего по коже пробегала рябь, как на поверхности воды от проплывающей под ней рыбы.

Я втянула ртом воздух и сглотнула, беспокоясь, что мой голос прозвучит пискляво, если я надумаю заговорить, или что он не ответит – и это было вполне возможно. Меня переполняло то, что я могла бы рассказать, спроси он меня: как я назвалась буддисткой, чтобы не читать клятву верности флагу; как миссис Китсман крутит кольцо; как мама разрешила мне порулить на крутых холмах в Портола-Вэлли, когда мне было шесть лет; как я угадала количество кукурузных зернышек в банке; как я училась прыгать, словно та девушка из журнала; как, будучи помладше, делала стойку на голове прямо на земле, пока мама ждала своей очереди в банке или разглядывала картины в музее, а потом легко, одним движением принимала вертикальное положение. Момент был слишком хрупким для таких историй. Я боялась его разрушить.